Считай со мной: один, одна, одни.

the place before now
В иной параллели, в мире без сегрегации, ненависти, грязи и войны, они все любили бы других людей.
Хопкирк любил бы Крэбб, Эвэрмоунд любил бы какую-нибудь симпатичную блондинку, которая бегала за ним со школы, Насимов любил бы человека, который не пытается саботировать его карьеру, а Крэбб любила бы хоть кого-нибудь...
Эйвери всегда любил бы Марту.
Есть вещи, которых не изменить.
>>>


the point of contact
В 18 лет, стоя на крыше чужого дома, Александр выдохнул, К черту, кинул вперёд руку, как закидывают удочку, и поймал на крючок своих пальцев Марту. Ей было двадцать пять, и она была самой красивой и пьяной девушкой, которую он когда-либо целовал.
Это было почти 20 лет назад.
Теперь ему тридцать восемь.
Порой он всё ещё кидает вперед руку в надежде, что на крючок его пальцев снова попадёт Марта, но прошло 20 лет, и нынче всё так запутано и сложно, что чаще чем нет, на крючок его пальцев попадается лишь усталый взгляд и её тихое, Перестань.
И он хочет перестать, он действительно хочет, но уже не может; уже не знает как.
И поэтому он мнёт её под себя, закрывает ей рот своим, и скользит крючком своих пальцев под её нижнее бельё.
Да, ему уже не восемнадцать, но теперь он знает, что у его пальцев есть более важное предназначение.
(Он никогда не был аккуратным, но с Мартой его небрежность достигает новых высот.
Почти все стрелки на её колготках появляются там по его вине.
Странным образом, это тешит его самолюбие.)
>>>


the excuse for your company
В середине 70-ых, на приёме в честь Чемпионата Мира по Квиддичу, он говорит Марте,
Я просто не понимаю почему ты отказываешь себе в удовольствие снова оказаться в моей постели, и если даже голос его и полон смеха, полон шутки, то слова его отдают тухлятиной высокомерия и смрадом около-правды. Он действительно не понимает. Он не понимает почему она, спавшая с ним на протяжение всего его первого брака, теперь ломается как 16-летняя девственница, направляя свой взгляд куда угодно кроме него.
(это было незадолго до:
Она положила в рот канапе с оливковой начинкой и почти сразу начала лихорадочно искать салфетку, в которою её можно было бы выплюнуть.
Он услужливо подставил руку чуть ниже её подбородка, и сказал, Сплюнь.
Она приподняла в ответ бровь и, смотря ему прямо в глаза, проглотила это чёртово канапе.
Только тогда его озарило, что она всё еще злится на него.)
В начале 70-ых, на приёме в честь Чемпионата Мира по Квиддичу, Марта говорит ему,
Я не понимаю почему ты разговариваешь со мной, и, сделав глоток чего-то прозрачного, газированного и без запаха, продолжает, Я не понимаю о чём я думала, когда спала с тобой. И напоследок, И я не понимаю как ты смог дожить до двадцати восьми и остаться таким идиотом.
Её наигранная улыбка всегда веселила его больше, чем её язвительность. Он самонадеянно улыбается ей в ответ.
Она уходит.
В ту пятницу он ждёт её, уверенный, что без него она не сможет.
Она не приходит.
(А что ещё могло вырасти в семье, где каждый день тебе внушают, что ты — венец вселенной? Ничего хорошего, скажет неглупый человек и будет прав. Варианты, на самом деле, многочисленны и разнообразны, но всё же, не стоит ждать бунтаря и предателя материнской чистокровной идеологии, потому что для этого нужна не только храбрость, но и человечность, коей в Александре не наблюдалось никогда.
Правда, лидером клуба «Борьба за Чистокровость» он тоже не стал, и за это, наверное, стоит благодарить унаследованное у отца упрямство, и унаследованную у матери рациональность, потому что если человеку изначально повезло с логикой и не повезло с любовью к человечеству, однажды до него дойдет, что урок под названием «ты самый лучший, а остальные — идиоты» можно с успехом применить к собственной семье, а постулат под названием «твое мнение свято и никто не имеет права его оспорить» — козырная карта во всех спорах с родственниками, ибо все оборачивается фразой «вы сами меня этому учили».
Впрочем, без споров не обошлось. Впервые мать была шокирована, когда Александр заявил, что ноги его не будет в её излюбленном профсоюзе. На выдавленный через долгую паузу вопрос «С какой стати?» с ленцой заявил, что с высоты своего происхождения не замечает всякого мусора и считает для себя унизительным не то, чтобы заниматься его устранением, но и вообще о нём думать. Стоит отдать ей должное, мать скандалила недолго и неохотно, тем более, что остальное её отродье в этом вопросе проявило больше послушания, а старший... Ну, по крайней мере очень правильно настроен, и Дементор с ним.)
>>>


the absence of oxygen
Время от времени Марта открывает рот и из него, потоком слов, выползает его мать.
Это устрашающее зрелище заставляет его вздрогнуть каждый раз.
Чаще всего это случается, когда речь заходит о Пожирателях Смерти: Марта не фанатична, но она лояльна даже себе во вред и это, думает Александр, куда хуже.
(В 1973 году Александр, не подумав, говорит, Смешно.
Его слишком молодая жена умерла три месяца назад, и Александр не пролил по ней ни одной слезы; ребёнка жалко, но не более. Их него получился бы паршивый отец, все это знают.
В его квартире всё больше и больше барахла Марты и это раздражает, но недостаточно для ссоры. Он всё еще её любит, но его уже не покидает ощущение, что кто-то только-только убрал ногу с его шеи и вот, хочет снова вернуть её обратно.
Он перебрал с зельем, а Марта еще не добрала, и такое случается только раз в голубую луну, и он винит во всём закон подлости. Это важно: виноваты не он, и не она, а неудача.
Она говорит, Марта Эйвери, и он говорит, Смешно.
Всё. Конец.
Вернее, начало конца.
В какой-то момент он открывает рот и оттуда тоже, потоком слов, выползает его мать.
Он говорит, Розье была совершенно здоровой, молодой, идеальной для продолжения рода особью, Марта, и даже она не смогла родить мне ребенка. С чего ты взяла, что это получится у 35-летней наркоманки, которая с криками просыпается посреди ночи, потому что ей снилось одно из десятка лиц, к чьим похоронам она непосредственно приложила руку? И, Мне нужен наследник, а не жена-мученик, которая может в любой момент пасть либо смерть храбрых, либо смертью фанатиков; выбор маленький, зато диапазон впечатляет.
Он смотрит ей в глаза и безжалостно говорит, Я думал, что ты не выходила замуж, потому что поняла, что такие как ты не созданы для брака.
Он не следует за ней, когда она уходит.
Он никогда не следует за ней.)
>>>


the humans aren't recyclable
1974-ый год, и на её безымянном пальце золотом переливается обручальное кольцо, а его постель становится местом паломничества для миловидных шатенок за тридцать, и это теперь их жизнь.
Хопкирк называет его мимолётные связи «таблетками для подавления аппетита», и не спрашивает что именно произошло между ним и Мартой, потому что всё итак ясно.
Нынче каждое утро начинается с послевкусия чужого рта на языке, и каждый день новая часть его тела рычит, чтобы не заскулить от тоски, и каждую ночь он целует внутреннюю сторону новых бёдер (любых, всех подряд, его губы — эталон неразборчивости и неприхотливости), и как собака, потрясённая тем, что хозяин оставил его одного, он рад видеть практически любого, кто не шмаляет в него её именем. Он постоянно находит имена и лица красивых и жалостливых незнакомок между своих зубов, но он постоянно голоден; голоден не телом, душой.
Он глотает свои таблетки для подавления аппетита не запивая.
Он измучен жаждой, но только по ней.
(И всё же, не смотря ни на что, у него есть только одно единственное направления движения, и это — к ней.
И неважно кто в его постели сегодня, кто в его квартире завтра, чьё имя у него на устах сейчас, потому что на уме у него только одно: «а после — ты.»
Да, всё это сейчас, но после... После — только ты.)
>>>


the stranger in you
В 1976-ом году, в ночь после рейда на квартиру Поттера, Александр впервые за три года окажается между её ног. Её глаза, залитые кровью, будут закрыты, а её рот приоткрыт, и из него не вырвется ни одного звук, как бы сильно он не старался. Он будет двигаться внутри неё в отчаянно-жалобном ритме, его лоб будет прижат к стене позади неё, и когда он кончит, он скажет, Я знал, что ты вернёшься.
Она посмотрит на него отсутствующим взглядом и ответит, А я надеялась, что не вернусь.
Позже он подумает, что как жаль, что она перестала пить. Он поцелует её, и на его языке остаётся чистый вкус Марты -  что-то мокрое, терпкое, мягкость её внутренней щеки и сухость губ. Это вкус исчезнет из его памяти почти мгновенно.
Да, в порыве своего эгоизма, Александр подумает, Она из тех людей, от которых должно пахнуть алкоголем, тобачным дымом, ошибками и отчаянием равным его собственному.
Он скажет, Я рад, что оказался снова прав, и не попросит её остаться на ночь.
Он знает, что она всё равно не осталась бы.
>>>


the act of normalcy
Ему 38 лет и на языке, на котором нет слов «Я люблю тебя», он скажет ей, Косой Переулок кишит аврорами. Он скажет ей, Ты похудела, и, Ты замёрзнешь в этом, и еще, Ты мне снилась. Он скажет ей, Я нашёл твою помаду в ящике своего письменного стола, и, Ты снова поменяла духи. Он скажет ей, Я покупаю персики  каждое воскресенье и выбрасываю его каждую пятницу, всё в надежде, что на этой неделе ты обязательно придёшь. Он скажет ей, Я хочу видеть свою дочь.
Он никогда не скажет, Я хочу видеть тебя. Я хочу видеть тебя каждый день, каждую ночь, каждую неделю каждого месяца каждого года, но именно это будет подразумеваться под остальными словами, которыми он так тщательно заполнит воздух между ними.
Он скажет, Пожалуйста.
Он скажет, Пожалуйста.
Пожалуйста.

Ей кажется, что если бы не она, то Майкл никогда не стал бы врачом. 

Нет, не так. 

Марта знает, что если бы ему не приходилось на протяжение всей их жизни собирать её в одно целое, то он обязательно стал бы Аврором. Это не что-то о чём она только догадывается, не тайное желание несказанным порицанием повисшее в воздухе между ними, и даже не его детская мечта, нет.

Просто он был будто создан, чтобы спасать людей от того, от чего они не могли спастись сами. 

Он говорит, Если бы не ты, то я пал бы смертью храбрых на полях каких-нибудь бессмысленных боёв, разве это лучше?, и улыбается всем лицом, даже глазами, даже голосом.

Она не улыбается даже губами.

 

(Она продолжает ломаться; он продолжает её собирать.

Все трупы на полях бессмысленных битв принадлежат кому-то другому. 

 

Пока ещё.)

He longs for the answers, as all of us must
He longs for the woman who will conquer his lust
He screams in the night, I scream in the day
He weeps in the evening and lies naked and prays

Night after night, day after day

Would you watch my body weaken and my mind drift away?

У Марты Эвермонд есть кодекс правил. Что она позволяет себе, а чего сделать не может. Вероятно, у мифического нормального человека с судьбой легче или проще, чем у нее, внутренняя целостность держится на чем-то более фундаментальном и не таком шатком, например, на ценностях, которые позволяют ставить любовь или семью на первое место. У Марты есть только правила. Правила и то, с какой порой религиозной фанатичностью она придерживается их. Потому что они - единственное, что скрепляет осколки её реальности, ее личности в причудливый витраж. Хрупкий по своей сути, но достаточно привлекательный, чтобы вызывать интерес, а главное справляться со своей главной функцией - держать красивый и приемлемый по всем законам времени фасад. Но за ним - пустота. В которую со всей трагичностью иронии судьбы отказывался верить Майкл, но которая всегда, раз за разом, откликалась своей похожестью природы и самой сути с Александром. Это созвучие тишины она всегда чувствовала рядом с Эйвери, может быть так называют чувство, когда обретаешь дом или любишь кого-то, Марта довольно быстро дала этому название проклятье.

На похоронах младшей Розье, которую бережно уложили в землю уже под фамилией Эйвери, Марта не чувствует ничего, кроме легкого раздражения и беспокойства от того, что туфли и подол мантии испачканы грязью. Зима случилась теплая: пыль, земля и чернеющие проталины, которые под грузом отпечатков ботинок превращались в черное месиво, повергали в уныние даже самых стойких. Она позволила один раз внимательно изучить лицо Эйвери, только для того, чтобы убедиться, что он не собирается делать глупостей. Ушла с похорон почти сразу, оставив белые лилии у какой-то помощницы, держась на безопасном расстоянии от Александра.
Между тем, вдовство Эйвери оказалось плодотворной почвой для очередной иллюзии надежды у Марты на что-то, что показалось ей в моменте правильным и естественным. Она видела, что смерть ребенка расстроила его. Это поселило в ней очень опасную мысль о том, что она могла бы восполнить эту потерю. Если ему нужен наследник - она могла бы его родить. Три месяца Гойл оберегает эту отравляющую мысль у себя в сознании, свыкается с ней и даже убеждает себя в том, что могла бы стать счастливее, если позволит себе идею обычной семейной жизни. Такие наивные ошибки ей никогда не обходились так дорого, как в 1973 году. Эта идея становится началом конца.
Марта меньше пьет, чаще отказывается от зелий Александра. Вопреки собственной природе, чаще появляется вечерами в доме Эйвери, в иногда удачных, но чаще - нет, попытках имитировать по её мнению правильную концепцию заботы. Ту самую, которая по слухам доходившим до нее от секретарш в департаменте, должна проявляться в совместных ужинах, разговорах и разных бытовых мелочах. Эйвери точно и не без сарказма замечает, что внимание Марты к деталям больше напоминает жуткий социальный эксперимент, чем желание поддержать в трудную минуту, на что Марта мило улыбается и напоминает, что пудинг может быть отравлен.
У Марты задержка на несколько дней. Она точно не планировала беременность так скоро и почти уверена, что для опасений нет причин, но ей нравится примерять на себя это ощущение. Александр предлагает ей зелье, пока она наливает вино в бокалы:
- Позже, - Марта делает большой глоток, который осушает почти до дна бокал красного. - Сегодня была у матери… клянусь, иногда мне кажется, что если ад существует, то мой дом - один из его филиалов.
Марта слишком погружена в свои собственные переживания, чтобы заметить скверное настроение Эйвери. После встреч с матерью Марта всегда в странном приподнятом настроении выжившего или хотя бы пережившего худшее за день или даже месяц. Она садится рядом с Александром, берет у него из рук бутылёк, чтобы сделать небольшой глоток. Жидкость приятной горечью растекается по горлу.
- Марта Эйвери.
Александр не дает ей выдержать театральную паузу для небольшой сцены с целью подразнить его.
- Смешно.
Марта еще не знает, что её ждет, она вопросительно смотрит на Эйвери, отложив зелье на журнальный столик.
Всего один раз на слове наркоманка Гойл почти обиженно хмыкает, но сама она назвала бы это горечью.
В следующие пару минут Александр сломает глубоко внутри у неё что-то ценное, светлое и хрупкое, после чего она почувствует облегчение. Это было невыносимо больно, но быстро.
Марта поджала губы, позволив себе мгновение осознать конец всей этой теперь чужой жизни, которую она никогда не сможет заслужить или позволить и понять, что необходимо сделать сейчас, чтобы спасти себя. Ей очень хочется что-то ответить, она почти физически ощущает эту потребность выйти из оцепенения. Ей не удается заставить себя думать или что-то чувствовать, нет ни одной мысли, горло неприятно сдавливает и нужен только свежий, холодный воздух. Она молча ушла почти сразу же, оставив после себя открытую бутылку вина и недопитый бокал.

(Он говорит, Розье была совершенно здоровой, молодой, идеальной для продолжения рода особью, Марта, и даже она не смогла родить мне ребенка. С чего ты взяла, что это получится у 35-летней наркоманки, которая с криками просыпается посреди ночи, потому что ей снилось одно из десятка лиц, к чьим похоронам она непосредственно приложила руку? И, Мне нужен наследник, а не жена-мученик, которая может в любой момент пасть либо смерть храбрых, либо смертью фанатиков; выбор маленький, зато диапазон впечатляет.
Он смотрит ей в глаза и безжалостно говорит, Я думал, что ты не выходила замуж, потому что поняла, что такие как ты не созданы для брака.)

Дни сменяют друг друга в лишенном всякого смысла, от того в этот раз особенно безжалостном, калейдоскопе новых границ горя. Это чувство утраты красной нитью проходит через всю жизнь Марты. Она встречает его смиренно, заранее побежденной, потому что знает, что бороться с ним нет необходимости. Ни один не остается с ней, приучают к себе, живут. И всегда уходят, оставляя после себя нечто у нее внутри выжженное, будто больше неживое.
Её все равно вывернет наизнанку. Слез нет, но первым делом Марта бежит в свою ванную комнату. От удушающей фантомной боли в груди её тошнит. Сейчас это происходит практически постоянно, как только она дает себе слабину пожалеть себя. У нее неплохо получается держаться днем. Ночи - самое сложное. Иногда у нее получается обмануть собственное сознание и она фокусируется на воспоминаниях о Майкле. Это её комфортная зона. Ей страшно хочется узнать, что он думает. Она пытается представить, как он, если бы всё узнал, обязательно бы прижал её к себе и сказал, что её вины нет ни в чем, она не сделала ничего неправильного, её можно любить. Что она точно могла бы стать хорошей матерью, хотя бы потому что она знает по опыту жизни со своей матерью, как не разрушать и чего делать нельзя с собственным ребенком. Что она сама умеет любить и не причиняет боль.
Она вспоминает их расставание. Тогда в его волосах еще не было седины и он держал её руки в своих и так долго говорил, а она почти ничего не запомнила. Только обрывки фраз. 

Марта, я не могу видеть, как ты страдаешь.
Марта, если я не могу сделать тебя счастливым, кто-то другой должен.
Марта, ты вылила на себя галлон горячей воды на званном обеде, я не прощу себя если ты продолжишь себя мучить.

Тогда все сложилось в такую понятную и логичную картину, а сейчас она понимает, что он, возможно, ждал, что она переубедит его, скажет что-то нужное. Например, что любит его и останется, только свадьба её пугает. Что помолвка помешает её работе. Нужно просто подождать еще немного. Сейчас не время, но оно обязательно прийдет, а пока я буду рядом.

Мы попробуем побыть отдельно, да?
Майкл разговаривал с ней в тот день как с пациенткой, но не со своей невестой. Марта хочет ответить нет, но не находит ни одного аргумента против всех этих рассуждений Эвермонда. Ей нечем себя защитить кроме отрицания происходящего. Она смотрит на Майкла затуманенным взглядом, лоб напряжен, переносицу сводит. Она ждет, что он скажет, что все это ошибка и нелепость, они вместе уже семь лет и никогда не смогут друг без друга.

- I know, I’m leaving you with your worst enemy. Yourself.

На очередном дипломатическом приеме в 1974ом Марта после четырехмесячной командировки в ГДР не может отделаться от ощущения, что за последние недели работы по урегулированию контактов с маггловским правительством в Центральной Европе, отвыкла от аристократической ярмарки лицемерия в Магическом Лондоне. Крэбб приносит два бокала с аперитивом и констатирует:
- Выглядишь среди всего этого праздника жизни немного одичавшей. Выпей.
Марта ничего не говорит, но ей и не нужны слова, чтобы испепелить взглядом Крэбба. Она берет первый бокал с игристым, предназначенный для нее, выпивает его полностью. Забирает второй фужер у друга, оставляя его со своим пустым.
- Мы все очень скучали. - Крэбб улыбается как ни в чем не бывало, чем очень раздражает, но недостаточно, чтобы отвечать что-то. Он продолжает говорить, салютуя пустым фужером, - особенно Эйвери. Не знаю, что произошло между вами, но ты должна была видеть каких кудрявых брюнеток он терроризировал своим вниманием в последние полгода. - Он вылавливает с плывущего подноса новые два бокала, и задумчиво продолжает. - Надо сказать, удачно… вдовство играет ему на руку.
При упоминании Александра выражение лица Марты сменилось на абсолютное (и оттого неестественное) безразличие. Она избегала любых разговоров о нём. Кроме единственного раза в личной беседе с Хорприком перед отъездом. Марта, быстро перебравшись со стадии изоляции в стадию гнев, довольно четко и однозначно, хотя и без деталей, обозначила свою позицию в отношении Эйвери: хочу чтобы ему было так больно, чтобы он мечтал сдохнуть.
После третьего бокала, Марта перестает чувствовать напряжение в теле, и игнорируя сводку сплетен Крэбба, выискивает взглядом Хорприка в толпе.
- Крэбб, я рада, что у меня была возможность отдохнуть от тебя. Где Хорприк?
- Его не будет сегодня на приеме, но угадай кто будет?
- Александр Эйвери, в которого ты влюблен с его первого года стажировки в Министерстве Магии? - Марта демонстрирует свою самую искусственную дружелюбную улыбку, пригубив бокал и обратив свой взгляд на друга.
- Теперь я уверен, что пытки немецких и советских коллег не лишили тебя чувства юмора. Эту потерю никто из нас бы не пережил.
- Более изощренных пыток, чем светские беседы с тобой, мне еще не приходилось терпеть. Пощади. - Марта передает очередной опустошенный слишком быстро бокал Крэббу и уходит вглубь зала, чтобы найти своих коллег из отдела контроля и наблюдения.

Спустя три часа абсолютно бессмысленного с точки зрения дипломатических связей и работы, но удачного по вливанию в себя неприличного количества алкоголя (аперитив буквально с первых минут перешел в категорию выпивки для спасения от раздражения, тревоги и ревности), Марта ожидаемо, возможно даже неотвратимо, оказалась к концу этого вечера в обществе Александра. Крэбб был бы вне себя от радости, заметив этих двоих рядом, но они оказались в недопустимой близости друг от друга в одном из торжественных, но пустых коридоров, ведущих к уборным.